Такси Блюз. На обочине - Михаил Бледнов

Но если взглянуть сквозь призму времени через увеличитель линзы справедливости, то не нужно иметь семи пядей во лбу для того, чтобы увидеть, как народ спит. Он во сне в эйфории его, и не желает истомно потянуться, расправить веки и проснуться, обуть ноги в холодные отрезвляющие тапочки и…

«Сон – есть часть смерти, заимствуемая нами anticipando (заранее – лат.) за день жизни. Сон есть заем у смерти для поддержки существования. Или: он есть срочный процент смерти, которая сама есть уплата капитала. Она взыскивает тем позже, чем обильнее проценты и чем правильнее они оплачиваются».

Никто не хотел платить проценты. От того и гибли в тот ледниковый период пачками люди, миры и цивилизации…

* * *

– С Кавой сейчас Колобок работает, в курсе?

– Ты что, Борек, один при делах, – огрызнулся Максим. – Он кричит, мол: «Под молотки выщурков».

– Это он за нас так? – прикурив от костра, спросил, хотя ответ знал, Чика.

– Чего ты втыкаешь, им свое вернуть. И западло перед людьми, – Боря отхлебнул из граненного и, поморщившись, вдумчиво посмотрел на белый мрамор.

Портвейн провалился и обжог стенки голодного желудка. С мрамора улыбался барельеф Савки Смехова и говорил словами Линкольна: «Сдаваться нельзя ни после одного, ни после ста поражений».

– Может, все разровняется само собой? – осторожно предложил Некрас.

– От мертвого осла уши получишь у Достоевского. Держи карман шире.

Некрас как-то неуклюже пожал плечами и стал похож на осыпающуюся под гнетом времени скалу. Но, в общем, кажется, он оказался прав.

Контуры жизни становились все более расплывчатыми. Семьдесят второй целительный портвейн с совковыми корнями давал свои плоды. Разговоры становились примитивными и раскрепощенными. Но порядка в них было не больше, чем в миске с ирландским рагу. В четырех черепных коробках царил хаос, а доминирующую позицию над разумом имели эмоции. Еще Спенсер утверждал: «Если знания человека не приведены в порядок, то чем больше ему известно, тем путанее будут его мысли». А чем больше портвейна, тем сильнее как грыжа вылезает наружу пьяная истина с сиреневым оттенком. Последнее Спенсеру, увы, не принадлежит. Увы – для него и его почитателей.

Борин взгляд был холодный и упругий. Левый глаз чуть пьянее правого. Он готовился стать солдатом, но желания отмазаться от службы его так и не посещало. Напротив, он свирепо жаждал перемен. Деньги, заработанные с машин, уютно лежали в банке, но спокойствия они не гарантировали.

– Надо отходить от голого криминала, сейчас возможностей до талого, – и Чика провел ребром ладони по горлу. Получилось, вроде как, убедительно.

– Лично я в армейку ни ногой, – упорно заявил Некрас. – Тут на воле столько работы, сейчас выбрось два года из жизни, заебешься потом наворачивать. Надо брать, пока плохо лежит…

– И пока дают это делать, – завершил Макс. – Жизнь, как дорога. Стоишь, голосуешь. Мимо тебя проносятся автомобили, кое-кто тормозит. Либо ты его не устраиваешь, либо твоя дорога, а бывает, что он тебя…

– Короче, Склифосовский!

– Если короче, то я к чему. Не словил нужный мотор, не угадал в нем тот самый, проебал вспышку, остался на обочине.

– Предлагай.

– Наливай.

– Кончился.

– Пошли.

– Куда?

– За спичками. Тянуть будем, кому за вином идти.

Утром болело раненное кем-то самолюбие. Было стыдно за все грехи исторического человечества, а еще болел затылок, что-то скрипело в глазах, быть может, песок, и ужасный депресняк, обнимая верхнюю чакру, подбирался к самому горлу.

Боря приподнялся. Удалось ему это только благодаря дикой концентрации воли, да и то не с первого раза. Последнее, что он помнил, это короткий обрубок спички и пляшущие как на шабаше могильные кресты. Как покидали кладбище, Борис вспомнить не мог. Успокаивало лишь одно, что он не одинок в подобном скомканном состоянии. Телефонная трель больно аукнулась в левом глазу. Вы же помните, это именно он был вчера пьянее другого, кажется, правого. Борек приложил титанические усилия, встал на неокрепшие ноги и, подобно космонавту, потащил свое тело туда, где булькал телефонный аппарат.

– Алло?

– …

– Другого более гнусного голоса я не ожидал услышать, – звонил Чика. – Слушай, старик, я так прикинул хуй к носу…

– Чей?

– Слушай, необходимо нахуяриться как вчера, чтобы восстановить в памяти хронологию вчерашних событий.

– Ты что, не посрал?!

– Я и с Максом посовещался, – не обращая внимания на не прикрытые оскорбления, продолжал Чика. – Он солидарен со мной.

– Я пас…

– Я пас, – сказал Боря, – лучше пивка. – И отодвинул стакан с мутно янтарным портвейном.

Чика сграбастал с табуретки трехлитровую банку с разливным жигулевским и протянул ее Борьку. Некрас еще спал. Но выпивали уже у него дома. Он смог открыть входную дверь и, бросив туловище снова на диван, сказал:

– Бухайте на кухне. Я пока, господа, еще не созрел.

– Таки родину проспишь.

Некрас ответил красноречивой тишиной.

Практически не отрываясь, Борек выпил четверть пива. Потом оторвался, сделал три глубоких вдоха и снова нырнул в пучину алкоголя.

– Ну, что, вспомнил?

Боря отрицательно покачал гривой.

– Пей еще.

– Не поможет, сильно заколдован.

– Мне Костя звонил, – неожиданно вклинился Макс.

– Горе?

– Горе. Тут такой замес выходит. Нас Кава с Колобком хотят к ответу подвести. Жескач конкретный.

– Что за погоняло у него?

– У кого?

– У этого Кости, ебануться, Горе. Как что ляпнет, так все не в жилу. Ему бы в похоронном бюро работать. А нам надо было с каким-нибудь Васей Балдежом работать.

– Смех-то левый. Кава так не оставит. Он, подонок, время выждал, сейчас исполнит.

– А что он предъявит? Где написано, что это наша делюга. Может, он прокурора со следаком себе посватал, мышь! – закипал Чика.

– Может. Нам надо быть готовыми.

– Ну, я готов, а хули понту? К чему готовиться. Грязевые ванны принимать.

– ?

– Помочь не помогут, но к земле привыкнешь. Вон Савку без подготовки к дереву приколол, пингвин ананасовый. Или ты с жульманами стебануться предлагаешь, умник.

Макс разумно промолчал, отхлебывая пиво из уже початой банки. Но, оторвавшись, все же изрек.

– Еще Наполеон говорил: «Искусство войны – это наука, в которой не удается ничего, кроме того, что было рассчитано и продумано».

– Слышь, ты, стратег, воевать удумал.

– Можно сделать противоход, – сдержанно продолжал Малецкий. – Надо завалить и Каву, и Колобка, в пизду.

Чика присвистнул:

– Ни кисло тебя вставило на вчерашние дрожжи.

Теперь взорвался сдержанный Максим.

– Ну а ты-то что предлагаешь, ждать, пока они твои кишки на пиковину намотают или всех нас на ремни распустят. Жди, если ума на большее не хватает. Подготовим реально и исполним. Кто сейчас разбор чинить станет. Времена отмороженные, антикваров всяких хватает. Смотрел Кава за городом, соберутся на толковище, поставят другого.

– Базара нет, – поддержал Борек. – Все лучше, чем вслед за Савкой рысачить. А я еще и в армию не успел сходить…

* * *

Но судьба – это та самая женщина, способная разнести вдребезги твое сердце, горько огорчить, разочаровать. Впрочем, как и порадовать. У каждого она своя, как любовница, с одной лишь разницей. Судьба – не изменяет своему избраннику, равно как и он ей.

Кава, размышляя о смысле жизни, тупо разглядывал свои блуждающие вены. Наконец он принял, на его взгляд, верное решение. Колобок допивал свой утренний сок и напряженно ожидал распоряжения босса.

– Слава, возьми машину и будь любезен, прокатись до цыгана на коттедж.

– Я тебя понял, Ринат, сколько взять?

– Вцепи на нормальную дозу, больше не надо, чтобы день не был потерян.

Колобок неуютно поерзал. Вор заметил эти движения и ухмыльнулся:

– И на себя, Славик, возьми, какие дела, конечно.

Славик оживился, как мандарин под елкой, и покинул помещение. Вор был консервативен, брал ширево лишь в проверенном временем месте. Цыган держал элитную яму и банковал не соломкой, а хорошим «черычем». Жулик в свою очередь лояльно крышевал барыгу еще со времен агонизирующей Империи зла. Слава впрыгнул в серую девятку и…

* * *

С 1988—89 год. Слава Райкман, осужденный четвертый раз по статье 1621 (разбой), был поставлен смотрящим на ИТК-7/1 по протекции Рената Казанского, с которым по предыдущей ходке Райкман был семейничком. Гудлай, так в шутку кликал Славу Кава за прямую принадлежность к еврейской национальности.

Надо отметить, с ролью смотрящего Слава справлялся стремительно и напористо. За него говорили, мол, делает бродяга себе карьеру.

– Брат, там хуепутало один в отряд третий заехал.

– Что за перец? – поинтересовался Колобок у своего семейничка дяди Вади.